All language subtitles for William Eggleston in the Real World (1)

фильм Майкла Алмерейды

Моим первым желанием было отойти в сторону и не мешать.

Начать без лишних слов и объяснений.

Просто следовать за неизвестным человеком,

бредущим по улицам безымянного города.

Так ли важно знать, что это знаменитый фотограф Уильям Эгглстон,

которого сопровождает его младший сын, Уинстон.

Обязательно ли вам знать, что они сейчас в Мэйфилде, штат Кентукки,

родном городе режиссёра Гаса Ван Санта,

который и пригласил Эгглстона приехать и снять всё, что он сочтёт интересным.

Возможно вы догадаетесь, что сейчас середина января,

но скорее всего не узнаете, что недавно он сильно ошпарил ногу,

из-за чего ему в больнице сделали сложную перевязку,

и сейчас он слегка прихрамывает.

Может быть стоит просто быть рядом с ним,

наблюдать, как он выписывается из мотеля,

как он кружит по тем же улицам при свете дня,

ничего не объясняя, ни во что не вмешиваясь.

Когда я показывал людям отснятый материал,

мне часто приходилось объяснять им это,

словно закадровый шёпот ведущего передачи о лемурах с Мадагаскара.

Но может лучше быть молчаливым, терпеливым и наблюдательным?

Как фотограф.

Может лучше признать как основополагающий факт:

фотография зачастую показывает и описывает гораздо больше

чем она в состоянии объяснить.

УИЛЬЯМ ЭГГЛСТОН
В РЕАЛЬНОМ МИРЕ

— Отличный свет!

— Эластичный пластырь...

Они чем-то отличаются?

— Этот липнет только сам с себе, не к коже.

И брэнд другой...

Мне нужен витамин В50.

— А вы снимаете?

— Да, мы фотографы...

— У нас в магазине снимать запрещено.

— Пап, ты голоден, или так, не очень?..

Будешь есть что-нибудь?

— У нас есть фасоль, рис...

— Для начала, стакан апельсинового сока.

— Он в холодильнике.

— Взгляну ещё раз, пока мы ставим камеру на штатив...

Красивая у вас пиньята.

— Вон та девочка, в ковбойском костюме,

так и не смогла выиграть приз...

Снять её?

— Нет, она там вполне к месту.

— Она снизу поломана, поэтому мы поставили её там...

Здесь всё так как надо.

— Где вы сегодня гуляете, по улице?..

— Везде по округе.

Мы из Мемфиса приехали.

— Правда? Дайте я вас потрогаю.

Признание в мире фотографии пришло к Эгглстону в 1976 году,

после первой персональной выставки его цветных фотографий

в Центральном музее современного искусства. Ему было 37 лет.

В сопроводительной книге "Путеводитель Уильяма Эгглстона"

были опубликованы 48 из 75 представленных работ,

а также статья куратора выставки Джона Шарковского.

Этот портрет Эгглстона стоял на последней странице "Путеводителя".

Ему вполне подошла бы подпись:

"Уильям Эгглстон — не какой-то очередной страдающий художничишко".

Это Билл с Шарковским на открытии выставки.

Здесь он с кузиной, фотографом Мод Скайлер.

Поджигает сигарету для своей матери.

Сын Билла, Уильям-младший, здесь ему девять.

Они приехали их Мемфиса,

где Эгглстон жил и продолжает жить с женой Розой,

которой удалось не попасть ни на один из снимков с открытия.

Снимков, на которые вы смотрите, на выставке в 1976 не было,

они являются частью длинной серии работ,

завершенных Эгглстоном в 1974.

Его "Проект Лос-Аламос", около 2200 снимков,

избранные из которых были представлены публике

в первый раз лишь в 2003 году.

Выбирая фотографии для дебютной выставки Эгглстона,

Шарковский работал с менее обширной серией снимков.

Выставку приняли прохладно, а отчасти и откровенно враждебно.

Как сказал критик из "Нью-Йорк Таймс", "Эти фотографии идеально скучны".

"Претенциозная глянцевая пустышка", резюмировал "Виллидж Войс".

Ансел Адамс написал Шарковскому письмо,

в котором выражал своё глубокое сожаление тем, что это барахло висит в музее.

Несколькими месяцами спустя, один из комментаторов подвёл итог,

сказав, что это была самая спорная выставка года.

"Я объявил войну очевидному", —

так сказал Эгглстон в одном из своих редких творческих манифестов.

Эта фраза может быть начертана на его знамени,

как бы отрицая тот факт, что он снимает самые очевидные и повседневные вещи.

Скучные, случайные, мимолётные вещи,

встречающиеся ему на обочинах просёлочных дорог,

в тупиках спальных районов, на комодах, на кроватях...

Вывески, игрушки и просто мусор, запечатлённые с достоинством икон.

Загадки, скрывающиеся у нас прямо под носом.

Всё такое знакомое, но при этом, такое странное.

Узнаваемое, но непознаваемое.

В каком-то смысле, снимки из "Путеводителя"

можно назвать самой законченной и продуманной из всех серий,

когда-либо снятых Эгглстоном.

Здесь он использует более приглушенные цвета,

а снимки более закончены и самодостаточны.

Возможно, отличия объясняются тем,

что он снимал эти фотографии в своих родных местах,

окрестностях округа Таллахатчи, штат Миссисипи,

где два поколения его семьи владели хлопковыми плантациями.

Это было его место, как сказал Шарковский,

как в географическом, так и в эмоциональном смысле,

место, где он вырос.

Когда я вперые увидел эти фотографии,

я подумал, что этим снимки вполне могли бы быть сделаны домашней собакой:

неудобная, зачастую очень низкая точка съёмки,

люди, запечатлённые с неподдельной непосредственностью.

Иначе не объяснишь эту странную смесь противоборства и покорности,

состояние непринуждённой но настороженной созерцательности,

свободной от суждений.

И конечно, своей обложкой из пупырчатой искусственной кожи,

"Путеводитель" лишь усиливал впечатление, что всё его содержимое —

типичные снимки из семейного фотоальбома,

"фотки", чудесные слепки повседневной жизни.

Статья Шарковского, напечатанная на бумаге игривого зелёного цвета,

акцентировала внимание на мастерском владении Эгглстона цветом,

его использовании техники печати методом цветопереноса,

распространённой в основном в рекламной печати,

дававшей его работам необычайную цветовую плотность

и дополнительную изобразительную мощь.

Шарковский настаивал,

что фундаментальной основой работ Эгглстона

является признание того факта, что мир — цветной.

Голубой цвет неотъемлем от неба.

Как бы то ни было, цвет у Эгглстона стоит на службе определённой эстетики,

роднящей его с Робертом Франком, Ли Фридлендером,

и берущей истоки, прямо или косвенно, в творчестве Уокера Эванса.

Как и его предшественники, Эгглстон фокусируется на повседневных вещах,

неказистой, убогой архитектуре, неизвестных людях,

словно озаряя их своим вниманием и как бы возвышая над повседневностью.

Другим свидетельством глубины его подхода является то,

что часть объекта, случайно подмеченный фрагмент,

может иметь большее значение, чем целый объект,

запечатлевая не только его внешнюю оболочку, но и глубинные аспекты.

Расширенную версию истины.

Руководствуясь этими принципами,

Эгглстон снимок за снимком увековечивает всё то,

что можно счесть значительным, монументальным, уникальным.

Эти простые снимки наделены внутренним покоем и лаконичностью,

зачастую в них можно увидеть романтическое начало,

а ещё чаще — незаметное на первый взгляд внутреннее напряжение,

которое, по мнению многих,

делает их похожими на кадры из фильмов Дэвида Линча.

И что самое важное —

чувство сопричастности, соседствующее с тревогой,

эмоциональная нестабильность,

балансирование между любовью и страхом.

по дороге в Мемфис

— Далеко не заезжай — проколешь шину.

— Отличный здесь свет, да?

в Мемфисе

— Не знаю что на этом диске...

Прекрасный инструмент.

Он может издавать прекрасные звуки.

Здесь куча таких глупостей.

Это называется "космический дождь".

Это Роберт Бёрнс.

Недавняя выставка чёрно-белых снимков Эгглстона,

снятых в конце 1960-х и начале 70-х,

показала, что уже тогда его привлекали те же темы,

которые будут характерны и для его цветных работ.

Видна его увлечённость одновременно пустотой и хаосом,

исследованием американского образа жизни и среды обитания,

но без броскости, ироничности и притягательной повествовательности,

присущих схожим работам Гарри Виногранда и Дианы Арбус.

Обратившись к цвету, Эгглстон поднялся на новую ступень.

Бесстрастная достоверность его снимков наполнилась теплом.

Они заиграли новыми красками.

Его жена вспоминает, как в конце 1960-х он каждый день выходил на "фотоохоту",

и возвращался из проявочной лаборатории с коробкой свежеотснятых слайдов,

которые потом проецировал на пустые стены их нового дома.

По её словам, снимки буквально выпрыгивали из стен.

Это Роза Эгглстон в 1971-м.

Их дети, Билл-младший,

Эндра и Уинстон, младший сын,

и снова Уинстон, до сих пор живущий в Мемфисе,

ныне фотограф и директор Фонда искусств Эгглстона.

— Я знаю, что нам нужно.

— Что?

Может быть пальто?

— Кому нужно это пальто?

— Ну ладно...

— Это мой пульт или твой пульт?

— А вот это?

— Сойдёт.

— Вы уже были здесь?

— Да.
— Я так и думал.

Я Билл Эгглстон, а вы?
— Кевин.

— А, ну конечно...

Едем направо до конца... до Уэринг.

После светофора будет алкогольная лавка, остановите там.

У нас там дела.

А потом поедем дальше.

в гостях у Ли Хейзлип

— Вот например, слоны... Слоны...

— Ты когда-нибудь видела голого слона?

— И это было так... Так...

Я сказала, платить не буду, пока на голове не прокачусь...

Мне понравилось. Было здорово.

Мне наверно осталось лет десять жить...

И я могу тратить всё накопленное.

Больше нечего делать...

Я бы могла вернуться в Азию.

У меня... в общем... есть немного денег.

Очень немного.

И я позвонила знакомому, однокласснику...

Типа, лучший друг и всё такое...

И сказала, что отдам ему все деньги.

А он мне говорит, поговори с братом...

Я позвонила брату, а он знаешь что сказал?

"Если ты заболеешь раком, чем я буду платить за лечение?"

— А с чего бы тебе болеть раком? Откуда такие опасения?

— От него умерла моя мать.

И он говорит, мне нечем будет платить за лечение.

— А почему он должен будет платить?

Может ты поедешь в пустыню и умрёшь там сама?

— Да, я сказала, что я лучше застрелюсь...

Я видела как моя мама умирала от рака,

и, поверьте мне, оно того не стоит.

Лучше просто мозги себе вышибить на х...

Прямо сразу как тебе сообщают, что у тебя рак и ты умрёшь.

Так всё и будет.

Двенадцать месяцев и куча денег на всю это химиотерапию...

...когда ты всё равно знаешь, что сдохнешь на х...

Нет, не мой вариант.

Что он так печётся обо мне? Я даже не часть его семьи.

— Когда-то была...

— Когда-то была, но больше нет.

Хочешь леденец?

— Тут я ничего тебе не могу посоветовать.

— Да и никто не может.

Забавная штука жизнь, да?

Тебе смешно, а мне мозги вышибать...

— Не надо наводить тоску.

— Он думает я заболею...
— Твой брат просто говнюк!

— А я его люблю! Он очень умный.

— Он ни черта не понимает в жизни!

— Это я должна была умереть вместо матери.

Это не она, а я должна была заболеть раком печени.

— Ну, ты не заболела, и не заболеешь. Я тебе не дам.

— Да, а всё почему? Потому что она заболела вместо меня!

— Это очень глупо.

— Но это правда.

— Это тебе.

Нравится тебе это или нет.

— Не нравится, Билл.
— Тогда отдай.

— Это вот Билл Эгглстон нарисовал про меня.

— Отдай, пожалуйста. Это совсем не про тебя.

— Это про твои чувства.

— Вернёшь или нет?

— Да.
— Спасибо.

Мне нравится.

позже вечером

— По-моему, это мои лучшие снимки.

— Лучшая работа — та, которую ты никогда не сделаешь.

Последняя всгда кажется лучшей, но...

— Да, тут ты права.

Ты не видела, что было вчера и сегодня.

Это было лучшее, что я мог себе представить.

Сказать по правде, мне всё равно, что все говорят.

Они просто существуют — и ничего больше.

И я понимаю, о чём говорю.

Я не ошибаюсь.

Я сказал, я никогда не ошибаюсь.

Вот и всё.

И это правда моё мнение обо всём,

что происходило в последние несколько дней.

В эту последнюю поездку.

И мне плевать...

Хотя нет, не плевать...

Позавчера смотрел фильм с Питером Селлерсом.

Впервые я встретился с Биллом у друзей,

снимая свадьбу в Мемфисе.

Калдекот Чабб, портрет которого Эгглстон сделал в Кении в 1978,

попросил меня съездить с ним в отель "Холидэй-Инн" в Оксфорд, Миссисипи,

где Билл отсиживался после серьёзной ссоры

с женщиной по имени Люсия Бёрч.

Мы нашли Билла лежащим в постели в своей комнате,

полностью одетым, в застёгнутой на все пуговицы белой рубашке.

С собой у него была лишь коробка от сигар,

полная цветных карандашей.

Вернувшись в Мемфис, мы заехали в химчистку,

где забрали смокинг Билла, а также кучу упакованных в целлофан вещей,

принадлежавших Розе, их детям и Люсии.

Женщины были знакомы и, говорят, даже нравились друг другу.

Но Билл никак не мог определить, где чьи вещи,

и эта ситуация показалась мне подходящей метафорой,

описывающей его образ жизни.

четвёртая симфония Уильяма Эгглстона

Хочу вам её поставить.

Вот.

Сочинил в Миннеаполисе.

Очень важная для меня вещь.

Вообще-то, я её наиграл для одной дамы.

Подарил ей запись.

На следующий день, она сказала,

что музыка ей кажется очень унылой.

А по-моему, это самая возвышенная вещь

из всего что я слышал за долгое время,

вовсе не унылая.

Мне и тогда так казалось, чёрт возьми...

Может, поэтому она мне так нравится.

Ничего унылого, правда ведь?

Это отрывок из фильма "Затерянные в Кантоне"

снятого Эгглстоном в Мемфисе и Нью-Орлеане.

где отражены два года его жизни в период ранних 1970-х.

Есть в нём и отдельные лирические отступления, как это,

с участием Уинстона и Андры.

Но основная часть —

кадры, в которых спокойствие и сдержанность его снимков

сменяются чем-то гораздо более взрывоопасным.

Съёмка с рук, постоянно в движении, агрессивным крупным планом.

Эгглстон пользовался одной из первых камер "Сони Портапэк".

— Я думала это фотоаппарат!..

Он заменил объектив и переделал оптику.

— Билл!

— Что вообще происходит?..

— Мы веселимся! Мы отлично веселимся!..

Он был своим в самых разных слоях общества.

Но в основном, его круг общения

составляла местная художественная богема.

Хаос, запечатлённый им с непосредственной близостью,

возбуждает, и в то же время оставляет гнетущее впечатление.

Иногда в фильме появляется сам Эгглстон,

но в основном он скрывается за камерой,

направленной в лицо всех, кто его окружает.

— Ты самоуверенный мудак, Эгглстон.

Лучше бы в зеркало не себя посмотрел.

Ты, думаю, и сам понимаешь,

что не всем нравится, когда их снимают.

— Билл, ты в стельку, я ждала тебя к ужину...

Сколько ты выпил?

Почему тебе ни до чего нет дела, Билл?..

— А что я могу?

— Я тебе скажу что, сядь и перестань вести себя как дурак.

Сядь и убери эту штуку!

Я поговорить с тобой хочу, как с человеком, если получится...

Я всегда пыталась как-то приструнить Билла...

Казалось, что у него одни игры на уме...

Но потом я поняла, что он очень целеустремлённый...

Пришлось принять его таким, какой он есть.

А он настоящее сокровище, правда?

Самое настоящее сокровище...

Это беспрецендентный труд, особенно в контексте времени,

в которое он был снят.

В нём есть сырая необузданная энергия,

которая недоступна многим современным видеохудожникам.

Но Эгглстон отложил этот проект в 1974-м,

не решаясь поступиться к сорока часам отснятого материала,

и, за исключением нескольких экспериментов,

больше с видео не работал.

Это всё равно как если бы Льюис и Кларк, известные американские пионеры,

бросили свою экспедицию через пару месяцев и отправились домой.

Для того, кто объявил "войну очевидному",

этот проект, возможно, был слишком неудобным.

Лос-Анджелес

музей искусств фонда Дж. Пола Гетти

— Мне очень нравится подборка.

— Вот то, что мы отобрали.

В основном здесь всё с нейтральным фоном, как видите...

— С этой всё в порядке...

Здесь просто надо немного подправить...

Статья Джона Шарковского , написанная тридцать лет назад,

остаётся самым важным текстом об этом фотографе.

Она тяжеловесна, заумна и полна теоретизирования.

В ней есть ссылки на Дега, Джеймса Эджи, Джейн Остин,

Уордсуорта, Брюса Токингтона.

— Вот эти я бы ещё раз использовал.

Однако, самым важным в этой статье является простое утверждение:

"Фотографий в мире сейчас больше чем кирпичей", говорит Шарковский,

"и, что самое поразительное, все они разные."

В определённом смысле,

эту фразу можно расценивать как один из тех взглядов в бесконечность,

которые помогают человеку ощутить гордость за свои свершения,

и осознать их тщетность,

как бывает, когда гуляешь один ночью вдоль берега моря.

По его собственным приблизительным оценкам,

на сегодняшний день Эгглстон снял 150000 фотографий.

Конечно, как и кирпичи,

разные фотографии складываются в разные конструкции.

Дара Эгглстона в большой степени заключается в том,

что глядя на его снимки

невозможно не заразиться его постоянным ощущением

визуального богатства окружающего мира.

Близкое знакомство с его работами может изменить ваше видение,

то, как вы воспринимаете визуальную информацию.

Они как бы говорят,

"Всё вокруг достойно быть увиденным и сфотографированным".

Простая констатация фактов у Эгглстона перерастает

в обезоруживающе детальный портрет западной цивилизации

на исходе XX века и в начале XXI.

Цивилизации обречённой, и в то же время, полной надежд,

увядающая, и в то же время развивающаяся.

Сам Эгглстон никогда не высказывает этих мыслей,

но названия, которые он даёт своим книгам, говорят за него.

"Перед выборами"

"Лес демократов"

"Мораль и видение"

Несмотря на это, а может и как раз поэтому,

людям чаще всего не находится места в его снимках.

Здесь царит демократия вещей.

Фабричного и естественного происхождения,

вещи на продажу, вещи без особой ценности,

и вещи, не поддающиеся оценке.

Может показаться, что настоящим объектом снимков Эгглстона

является сама природа человеческого восприятия.

Лекция
Уильям Эгглстон

Эгглстон — абсолютный самоучка,

однако, как писал Шарковский, книга Картье-Брессона "Решающий момент"

в молодости оказала на Эгглстона решающее влияние.

Немногим известно, что Эгглстона почти всё детство

воспитывал его дедушка по материнской линии,

Джозеф Алберт Мэй.

Окружной судья, серьёзно увлекавшийся фотографией.

Юный Билл появляется на некоторых снимках судьи Мэя,

и многие из этих пластин Эгглстон проявил сам, много позже.

Мальчик играл в дедушкиной тёмной комнате,

а свою первую камеру "брауни" получил в подарок на 10 лет,

и в том же году судья Мэй умер от сердечного приступа.

Когда это случилось, Билл был в соседней комнате.

"Весь мой мир рухнул", говорит он.

Должно быть интересно проследить,

как много художников в мире обязаны свои появлением тому моменту,

когда их мир рушится.

Не углубляясь в поиски "розового бутона" в его биографии,

несложно понять, что фотографирование для Эгглстона —

подсознательный процесс психологического восстановления.

Призраки, населяющие пространство его снимков,

это призраки его душевных переживаний.

Это сильно роднит его творчество

с возвышенно наивным восприятием ребёнка.

— Мне очень приятно представить вам Билла,

и вместе с ним Брюса Вегнера,

писателя и кинематографиста, часто сотрудничающего с ним.

Они с Биллом вместе работали над несколькими проектами,

и намерены продолжать.

Я очень взволнован и не знаю что сказать,

стоя здесь сейчас с моим другом,

Биллом Эгглстоном.

Мы будем показывать слайды и обсуждать их,

Билл, как правило, крайне лаконичен,

так что я постараюсь соответствовать его лаконизму.

Билл, ты сам выбрал эти снимки, так?

— Да.

Надо свет выключить.

— Можно приглушить свет?

Билл, когда мы работали вместе, меня поразило,

что ты редко делаешь больше одного-двух снимков

того, что привлекает твоё внимание.

Не мог бы ты рассказать о своём творческом процессе,

почему ты считаешь важным неутомимо двигаться дальше,

не зацикливаясь на чём-то одном?

— Я просто делаю один кадр и ухожу.

Один кадр. Вот. Не знаю...

Не получается больше одного.

Потом я всегда путаюсь...

Вот есть шесть кадров...

И надо выбрать один.

А ещё пять вроде как лишние?

— Ты очень плодовитый автор,

и мне кажется, то, что ты всегда делаешь только один кадр,

действительно характеризует твой стиль, неутомимое движение вперёд...

Мне это интересно,

потому что мне ты кажешься очень "точным" фотографом,

и в тоже время, можно сказать, что ты так часто и много снимаешь,

что по-настоящему точная работа просто невозможна...

Как бы ты это прокомментировал?

Возможно ли постоянно двигаться вперёд и при этом быть точным и вдумчивым,

всегда знать, что ты хочешь получить в результате?

— Ну, мне не кажется, что тут есть какое-то противоречие...

Вполне возможно быть точным и в то же время двигаться быстро,

например, играя на фортепиано...

Хороший пример...

Там тоже нужно быстро сыграть правильную ноту...

Не вижу большой проблемы.

— Что касается композиции,

сколько времени вы проводите за подготовкой...

— Кто-то спрашивает, сколько времени Билл проводит,

продумывая композицию своих снимков?

— Сказать по правде,

я снимаю практически моментально.

Обычно, если это не происходит моментально,

то есть, меньше чем за доли секунды,

я скорее всего просто не буду делать кадр,

потому что всё складывается в единую картину моментально...

И если ждать слишком долго, будет поздно.

— Спрашивают, насколько сознательно ты прибегаешь

к помощи треугольшиков и и диагоналей когда строите композицию?

— Ну просто вокруг полно треугольников, и квадратов, и всего такого...

— Когда ты снимаешь людей,

ты тоже снимаешь быстро, чтобы они не успели среагировать?

Никакого планирования или постановки?

Человеку кажется, что Билл снимает кадр как видит,

выбирает ли он ракурс, кадрирует ли он...

Извечные вопросы Эгглстону...

— Это правда, я никогда не отхожу подальше, не кадрирую...

— Вы делаете кадр, как вы его видите...

— Именно.

Просто беру и снимаю, и не думаю о нём больше.

Потому что, знаете, будет другой кадр...

Здесь меня привлекли пары.

Вот пара, вот пара, и вот...

— Расскажи о том, как ты отбираешь снимки,

ты смотришь на контактные отпечатки...

— Ну, у меня нет контактных отпечатков,

я использую всё, в общем-то.

А потом они просто накапливаются в моём архиве,

где хранятся полноразмерные отпечатки всех моих снимков.

— Вы стали печатать свои работы?

— Чёрно-белые, но не цветные.

Я всегда пользуюсь услугами других печатников для цвета.

— Сейчас ещё печатают методом цветопереноса?

— Да, но очень редко.

Он очень сложный и отнимает массу времени.

Весьма старый процесс.

— Ваши новые работы печатаются по нему?

— Да.

Также я делаю много так называемых хромогенных отпечатков,

это более простая технология,

но основная масса по-прежнему печатается цветопереносом.

Это был странный вечер,

Нью-Йорк, кажется Парк Авеню.

Я гулял поздно вечером у дома друга...

И услышал крик, леденящий кровь вопль,

доносившийся из одного из окон этого дома,

непонятно из какого...

И я просто тут же остановился, сделал этот снимок,

окна, тёмный дом, облака, лунный свет...

Ну и просто пошёл дальше,

потому что я понятия не имел, откуда был крик,

и почему кричали...

Может кто-то был в беде, а может просто с ума сходил.

Или напился.

Я не знаю.

Я просто пошёл дальше.

Давайте выключим проектор.

Я хочу поблагодарить Роуз за представление,

Конни за помощь, и, конечно, Уильяма Эгглстона

за подготовку этих слайдов и увлекательную беседу.

Подарок от поклонницы.

Она сказала, что ужинала с вами в Мехико, это правда?

четыре года спустя

Ли Хейзлип умерла в октябре 2003-го не от рака,

а от осложнений от длительного алкоголизма.

Я очутился в Мемфисе в ту неделю.

Двумя днями позже,

Билл оступился и ударился головой о камин в столовой.

Он был очень плох и не вставал с постели,

как было, очевидно, и 10 лет назад, когда умерла Люсия Бёрч,

а он оказался в клинике с приступом глубокой депресии.

Мне показалось,

что пришло время вытащить из архива тот старый материал,

и тут я понял, что история будет неполной

без участия Розы Эгглстон.

Роза и Билл познакомились в юности.

Они катались вдоль Миссисипи в "кадиллаках" одинакового голубого цвета.

Их брак длится уже более сорока лет.

— Мне пришлось пойти и найти их.

У меня их не было дома.

Для меня это особая, очень памятная книга,

хотя в ней не так уж много всего,

и она настолько старая, что многие снимки уже отклеились

но здесь есть, наверно, одни из самых первых снимков,

которые снял Билл в жизни.

Когда он был совсем молодой...

Он может меня тут поправить, я не возражаю...

Ну вот, как я и говорила,

она весьма потрёпана, клей рассохся,

я могу сказать, кто эти люди...

Вот это, вроде как, я, вот там.

Я тогда была очень молода, помню.

Это очень памятные для меня снимки.

И мне кажется...

О, вот снова я...

И опять я...

Наверно, здесь мне где-то 16...

Что получается, когда 16-летки играют в художников...

Это мама.

— Это Билл снимал?
— Да.

Это его самые ранние работы.

Вот эти мне кажутся очень интересными...

А вот эта, я уверена,

самая первая его фотография, известная мне.

Это отец Билла.

Он был очень приятный мужчина.

— Его звали Уильям Джозеф Эгглстон?

— Да, правильно.

Он был очень приятный мужчина.

На самом деле, я люблю всю их семью,

Эгглстоны очень милые люди.

На самом деле.

Сами по себе, генетически что ли.

Ещё один снимок отца Билла.

Вот этот точно снял ты, да?

Да, это один из его первых снимков.

Это я и дочь.

А это я и Билл-младший.

Подходим к концу...

Это мама Билла.

Боже, как давно это было!..

Посмотри, какой ты тут молодой, Билл!

Я обожала портреты.

У меня был близкий друг, он на этой фотографии,

который был членом так называемой Военно-морской Лиги...

И он настоял, чтобы я к ним присоединился.

И каждые несколько месяцев,

Военно-морской флот отправлял нас на какую-нибудь базу,

— С трудом представляю, Билл...

— Корабли, иногда авианосцы...

— Билл там немало хороших фотографий сделал.

На палубах...

— Я не знал об этом...

— Да, немало.

— Я ужасно разозлилась раз,

когда кое-кто, чьё имя мы назвать не будем,

читала типа лекцию о Билле, и сказала:

"Ну, в основном, он, конечно, снимает своих родственников"...

И я подумала, "Ничего подобного, идиотка!"

Я же помню, как он говорил мне,

как это ужасно сложно — фотографировать людей.

Даже своих родственников.

Или скорее, не говоря уж о родственниках.

Вторгаться в личное пространство,

которое принадлежит другим.

Со всем этим ему приходилось справляться.

ночное видение

10 июня 2004 г.

— Продолжай! Почему остановился?

— Тебе вроде не особо нравилось.

Какого чёрта мне играть?

— Это был Гершвин, да?

А, да...

А вот эту помнишь, Билл?

И как там дальше?..

А кто это?

— Коул Портер.

—Да, Коул Портер! Я сейчас встану и станцую!

сны о фотографии

Во сне, я делаю снимок глядя на него,

и думая что он просто прекрасен.

Прекрасные сны,

прекрасные фотографии.

Иногда я помню,

всего несколько минут,

некоторые самые яркие фрагменты своих снов.

Но все сны забываются через несколько минут...

Даже такие яркие как эти.

Я бы их назвал...

...прекрасными, чудесными снимками.

Всегда это ненавидел.

Техника пока не может...

...записывать сны.

И когда просыпаешься, через пару минут...

Не помнишь...

Они испаряются... к сожалению.

Пара минут — и всё...

Хотел бы я чтобы было не так, но увы.

— Но ведь фотография — это, в каком-то смысле, обратный процесс,

создание относительно стабильных образов,

которые исчезают в момент съёмки.

Свет постоянно меняется,

но у вас остаётся снимок его состояния.

Реальность похожа на сон,

а фотография реальна.

— Знаете, для меня это не значит ровным счётом ничего.

— Совсем ничего?

—Никогда не задумывался, реальна она, или...

— Но фотография же обретает законченный вид,

реальность постоянно ускользает, а фотография не изменяется...

Это не метафизика, это простой факт.

— А я не воспринимаю это как факт.

— Нет?

Вам не кажется, что фотография задерживает время?

— Я никогда не задумывался об этом...

Мно просто нравится... снимать всё это...

И я знаю...

что то, что я делаю,

заставило многих пересмотреть свои взгляды...

Но на самом деле...

У меня нет какой-то определённой точки зрения...

и просто не может быть...

— Вам не кажется, что ваши снимки задерживают время?

— Нет, никогда не думал об этом...

— То есть идея того,

что фотография может быть как бы призрачным отражением реальности

никогда не приходила вам в голову?

— Нет, никогда...

— Что это как бы след, отблеск...

— Я не понимаю всего этого...

— Отражение чего-то, что уж ушло...

— Видите ли, проблема в том,

что всё что есть в фотографиях, в снимках,

совершенно невозможно передать на словах.

Они вообще никак не связаны друг с другом.

— То есть, когда фотография разговаривает с вами,

она разговаривает не на языке слов,

это другой уровень...

— Ну в общем...

Можно сказать, что слова тут точно не при чём.

— А что важно? Опыт?

Переживание эмоционального опыта...

Эмоциональная реакция на внешний мир?

Как и музыка,

она порождает отклик в душе слушателя,

который невозможно передать словами.

— Я в этом не уверен.

— Но музыка же находит отклик в вашей душе, правда?

— Не уверен, на самом деле...

— Тогда за что же, как вам кажется, вы любите музыку?

— Мне нравится её делать.

О чём вообще говорить?

Искусство, или то, что мы называем искусством

Его можно любить, можно им восхищаться,

но говорить о нём невозможно.

Это бессмысленно.

нью-йорк

Фонд Гетти
Награда за вклад в искусство

— Встречайте, сегодняшний лауреат, Уильям Эгглстон.

— Ну...

Конечно, теперь я понимаю, что не зря пришёл сюда сегодня.

Большое вам спасибо.

оператор, режиссёр и автор текста:
Майкл Алмерейда

— Прекрасная песня...

— По-моему, нам ужасно повезло...

— Так и есть.

— Мы живём...

— Самые счастливые люди в мире...

Всё так и есть.

Не каждому так везёт.

Мы случайно не в средние века родились?

Мы своими глазами увидели и испытали столько прекрасного...

Ну вот, Рой Орбисон...

Его же не было в средние века...

— Ну, нас не арестовывала и не пытала полиция...

— Меня арестовывала.

— Да ладно.

Тогда и меня тоже.

Что самое важное,

мы много видели, много слышали и много читали...

— Да, нам очень повезло.